— Да, и попроси своего врача зайти ко мне после сеанса, охрана проводит. Все, Вик, я пойду к детям. — Император развернулся и направился к камину. — Если решишь не идти на завтрак, прикажи принести его в покои.

— Я приду, конечно. — Стало немного смешно. — Ты теперь пылинки с меня сдувать будешь?

Перед тем, как шагнуть в камин, Арен посмотрел на нее и улыбнулся — и не кому-нибудь, а именно ей! Виктория, увидев эту улыбку, так обрадовалась, что даже слезы на глазах выступили.

— Конечно, буду.

Чуть позже, когда императрица встала и оделась, к ней заглянул Тадеуш Родери. Взял кровь, померил температуру и даже зачем-то заглянул в рот, а после, кивнув, заявил, что все действительно прекрасно и он не видит поводов для беспокойства. Так что Виктория, проводив врача, направилась в столовую, где уже начинали завтракать муж и дети.

Агата и Александр баловались и хохотали, как это часто бывало по утрам, когда у них еще было особенно много сил, и она вдруг представила, что скоро здесь появится еще один ребенок. И не только здесь — повсюду. Еще один прекрасный малыш. Интересно, девочка будет или мальчик?

Виктория улыбнулась, в который раз за утро ощутив душевный подъем и радость, и посмотрела на Арена. Он тоже улыбался, рассказывая детям про то, откуда на небе берутся звезды, и они завороженно застыли, глядя на него с открытыми ртами. Но, несмотря на эту улыбку, муж все равно вновь показался Виктории замученным, словно он почти не спал.

Она опустила глаза — радость сменилась стыдом от понимания: она никогда и ничего не делала для того, чтобы облегчить Арену жизнь. Виктория ее только усложняла, да и сейчас не представляла, что может сделать, чтобы помочь супругу хоть с чем-нибудь.

Почему ей это не приходило в голову раньше? Неужели из-за проклятья?..

До полудня императрица работала в оранжерее, а затем вернулась во дворец и вошла в салон, где уже находился Силван. Выглядел он свежо и бодро, наливая в чашку крепкий янтарный чай, и резко встал, когда Виктория вошла в комнату, едва не уронив чайник. Напиток чуть расплескался, и врач, схватив салфетки, принялся вытирать лужу на столе, продолжая улыбаться.

— Доброе утро, ваше величество.

— Доброе, — Виктория кивнула, подходя ближе и тоже улыбаясь. — И мне налейте, пожалуйста.

— Обязательно. Как ваше настроение?

Она села на диван, глядя на то, как Силван, вытерев до конца разлитый чай, вновь начинает спокойно разливать его по чашкам, невольно сравнивая его движения с движениями мужа. У обоих они были скупыми и лаконичными, но при этом Арен всегда двигался более плавно. Он вообще был очень пластичным, прекрасно танцевал, но не любил это, особенно церемониальные бальные танцы. «Слишком строгие, а для настоящего танца важна свобода», — так он говорил.

— Хорошее. Наверное, даже очень. Несмотря на кое-какие неприятности, о которых я должна вам рассказать.

— Должны? — уточнил Силван, протягивая Виктории чашку и садясь на диван. — Ваше величество, если…

— Я помню, что могу не говорить, если не хочу. Но я хочу. И должна тоже, Арен попросил это сделать, и он прав.

Она медленно, посекундно сбиваясь и подбирая слова, рассказывала врачу о проклятье Аарона, и к своему удивлению заметила, как обычно невозмутимое лицо Силвана начинает подрагивать и колебаться, словно поверхность воды, на которую кто-то уронил тяжелый камень.

— Я всегда считала шаманов шарлатанами, — говорила Виктория, немного нервно помешивая чай в чашке. Делать это было вовсе не нужно — сахар в напиток она не клала. — И когда Арен предложил, чтобы меня проверил шаман — тогда, восемь лет назад, — я думала, что это уж совсем лишнее. А вы что думаете? Вы встречали настоящих шаманов?

— Я никаких шаманов не встречал, только слышал о них, — покачал головой Силван. — Что ж, если это все правда… Скажите, вы теперь чувствуете разницу в силе эмоций?

— Да. Раньше, если я злилась, то начиналось все с небольшого раздражения, а потом… — Она поморщилась. — Ужас, что было потом. Я только не понимаю, почему теперь я совсем не злюсь. Ведь проклятье усиливало существующие эмоции, а не заставляло их возникать. Но за последнюю неделю я ни разу не чувствовала ничего плохого. Даже когда случайно пролила кофе на любимое платье.

— Я не могу утверждать точно, поскольку не сталкивался в своей практике с подобными проклятьями, но могу сделать предположение. Думаю, вы неосознанно сопротивляетесь негативным эмоциям, поскольку последние годы их было слишком много и они доставляли вам дискомфорт. Ну и вам, конечно, помогает терапия: то, о чем мы говорим с вами, задания, которые вы выполняете.

— Ясно. Есть еще одна вещь, которую я хотела узнать у вас насчет этого проклятья. — Императрица на мгновение отвела взгляд. Было неловко. — Эмоции — это одно, но почему я почти не могла думать? Я над многими вещами совершенно не задумывалась. Они мелькали в моей голове, не задерживаясь. Почему?

— Приведите мне пример, пожалуйста. О чем вы не задумывались?

— Я не замечала, что муж устает, — призналась Виктория тихо, и неловкость переросла в стыд. — Нет, я замечала, но… Мне не казалось это важным, что ли. Я знала, но меня это не трогало. Я такая равнодушная или…

— А как думаете вы сами? — поинтересовался Силван, отпив чаю. Он уже справился с удивлением и вновь был образцом спокойствия. — Давайте попробуем порассуждать.

— Мне и думать-то не хочется, — вздохнула она. — Неприятно.

— Понимаю.

— С одной стороны, я осознаю, что варилась все время сама в себе, — продолжала Виктория, закусив губу. — Мои собственные чувства были столь сильны, что я не обращала внимания на других людей. Но… мне почему-то кажется, что это слишком просто и неправильно — думать, будто я совсем не виновата, а это все только проклятье, и больше ничего. Оно усиливало мой негатив, это правда. Но разве могло оно помешать мне сочувствовать Арену? — В голосе ее прорезалось отчаяние. — Эгоизм — это ведь не плохие эмоции, а черта характера. Я не думала о муже не из-за проклятья, а… потому что… — Она выдохнула, вдруг кое-что осознав. — Я его не любила. Да, точно. Я хотела, чтобы он любил меня, но не любила его сама.

Как только Виктория сказала это, ей неожиданно стало легче, словно она сделала глоток воды после жаркого дня.

— Ваше величество, — голос Силвана звучал мягко, обволакивающе, будто утешал, — никто не может прожить жизнь и не быть ни разу ни в чем не виноватым, особенно перед близкими. Когда мы чувствуем себя виноватыми, то просим прощения и пытаемся исправить ситуацию.

— Я просила прощения. Но Арен… не впечатлился. Сказал, что не сердится, и чтобы я об этом не думала.

— А как он должен был ответить, чтобы вы были довольны?

Виктория на секунду застыла, а потом усмехнулась и закрыла лицо руками.

— Опять! У меня иногда чувство, будто я хожу кругами.

— У всех нас бывает такое чувство, — заметил врач, подливая чай в ее чашку. — Но сейчас это не так. Посудите сами — еще неделю назад вы говорили, что любите мужа, теперь — что не любите. Разве это круг?

Силван улыбался, но насмешкой это не было, и Виктория засмеялась, убирая руки от лица.

— Да, это точно не круг.

Гектор привел шаманку вновь около полудня, сразу после того, как у Арена закончилось совещание с Хозяйственным комитетом. Она была все с той же сумкой из светло-бежевой мешковины, явно битком набитой какими-то шаманскими «артефактами», но вместо коричневого платья на Ив сегодня было надето темно-синее, из-за чего ее пронзительно-голубые глаза выделялись на смуглом лице еще сильнее.

— Здравствуйте, ваше величество, — она поклонилась, и Арен кивнул им с Гектором, указывая на диван и выкладывая на стол гребень, о котором накануне упомянула Виктория — утром он забрал его из комнаты жены.

— Вот вещь, о которой говорила вчера моя супруга. Меня интересует, был ли этот гребень действительно связан с проклятьем, и если да, то что с ним делать? Уничтожить?