— Знаю, — вздохнула Синтия и, закусив губу, очень тихо спросила: — Софи, а он сам… Он… не принуждает тебя?

— Нет. — Хорошо, что мама не спросила про любовь — видимо, так же, как и она сама чуть ранее, считала это совершенно невероятным. — Не волнуйся.

— Я не могу не волноваться, — она чуть побледнела, поморщившись. — Я слишком хорошо знаю, что это такое — когда тебя заставляют, и не хочу тебе такой судьбы.

— Разве его величество похож на человека, который может заставить женщину? — София немного обиделась. — Мам, ну как ты можешь так думать об императоре. Он ведь меня спас.

— А ты спасла его дочь, — сказала Синтия упрямо.

— Вот именно. Я спасла его дочь, он спас меня, а ты думаешь, что он ведет себя недостойно. Нет, мам.

Синтия молчала, задумчиво глядя на Софию.

— Он знает, что ты его любишь?

— Как он может не знать? Он же эмпат.

— Да… — пробормотала Синтия, вздохнув. — Тогда… Софи, мне кажется, тебе лучше уволиться.

Стало холодно и очень больно, словно в сердце воткнули длинную иглу.

Вот, теперь и мама начала решать за нее, что будет лучше. Понятно, и она, и Вано, и Арен — все хотят, чтобы ей было хорошо. Но только хуже делают.

— Я сама решу, что мне лучше, мам.

— Смотреть на человека, который принадлежит другой женщине — больно, — серьезно произнесла Синтия. — И чем скорее ты поймешь это, тем лучше.

— Я сама решу, — повторила София, ощущая, что начинает злиться. — Не надо на меня давить.

— Я не давлю, — мама погладила ее по руке и встала с кровати. — Не сердись. И знай — я приму любое твое решение, и никогда не стану тебя за него осуждать. Никогда, Софи.

Это было неожиданно, и София подняла голову, с удивлением глядя на Синтию.

— Любое? Ты серьезно?

— Серьезно. Конечно, я бы хотела, чтобы ты уволилась, и как можно скорее. Но ты для меня — главное, и я не буду осуждать тебя за другое решение. Хоть и желала бы иного. — Она печально улыбнулась. — Я говорю это, чтобы ты не вздумала предполагать, будто я от тебя отвернусь. Никогда этого не случится.

— Спасибо, мам, — сказала София искренне, ощущая себя так, словно с души забрали огромный камень. — Спасибо.

Синтия погладила ее по голове, поцеловала в лоб, а затем вышла из спальни.

София долго сидела на постели, постоянно косясь на браслет связи и проверяя время. Оно неумолимо двигалось вперед, но Арен не приходил.

Было безумно грустно, но она не удивилась — конечно, раз он принял решение, теперь будет стараться следовать ему. Прийти сегодня в ее комнату — значит, дать слабину, показать Софии, что решение не настолько уж и твердое. Глупо — она и так это знает.

Наверное, Арен остался с Викторией.

Она улыбнулась и стерла с глаз слезы. Ревности не было совсем, только душа болела так, словно ее в мясорубке прокручивали.

Принадлежит другой женщине… В чем Арен принадлежит Виктории? Эта принадлежность существует только на бумаге. А в душе у него холодно, темно и пусто. Так выглядит принадлежность? Полное отсутствие любви и эмоций?!

И если Арен принадлежит Виктории, то кому принадлежит она, София? Он ведь отдал ей свою жизнь. Она и так его, целиком и полностью — живет его жизнью, любит до глубины души, чувствует, как себя. И что же это получается? Вот это все — меньше, чем обыкновенная бумажка? Меньше, чем статус? Меньше, чем официальное признание?

Несправедливо.

Да, есть еще дети. Но она постарается сделать так, чтобы их это не коснулось. Конечно, Агата с Александром эмпаты, и рано или поздно они поймут, что София любит их отца, но они поймут это в любом случае. А все остальное не узнают.

Да и разве Арен перестанет их любить? Он принадлежит им не только на бумаге. В отличие от Виктории.

«Хорошая девочка»… Сегодня императрица действительно была хорошей, но до этого — нет. И ничего удивительного в том, что Арен к ней безразличен. Что можно чувствовать к человеку, который тебя мучает? Может, императрица и любит мужа, но как-то неправильно, нельзя так любить. Когда любишь, хочешь, чтобы любимый счастлив был. А она чего хотела? До инфаркта Арена довести? И это София еще не знает толком никаких подробностей, а если бы знала — скорее всего, ужаснулась бы. Не зря же Викторию терпеть не может вся прислуга. «Лучше в псарне убираться, чем у нее. От животных хотя бы знаешь, чего ожидать», — так Софии однажды сказала Мэл.

И этой женщине принадлежит Арен. Это же кошмар…

Пусть у него будет хоть немного счастья. Неофициального, без бумаг и признаний, но пусть оно у него хотя бы будет.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Накануне вечером императору пришлось усыпить себя — иначе он не выдержал бы, шагнул в камин и перенесся к Софии. И грош цена слову, данному Вано и самому себе.

Арен понимал, что она его ждет, и от необходимости причинять ей боль было тошно. Но иначе никак.

Если бы он мог развестись с Викторией… Но это невозможно. Официально разводы разрешены, в том числе и императору, однако такого ни разу не случалось, это было не принято. Он и так ломает традиции и устои, но разрушение брака, в котором двое маленьких детей, народ не поймет. Арену сейчас была нужна поддержка подданных, слишком уж острая ситуация в обществе, чтобы давать последователям брата и другим людям, не поддерживающим политику императора, повод трепать его имя.

Да даже если бы он мог развестись — что при этом делать с самой Викторией? Для нее это будет позор, аристократия не примет ее ни в одном из своих домов. У жены и так психика некрепкая, еще с собой покончит, не дай Защитник…

И Агате с Александром нужна мама, причем нужна каждый день, а не только по праздникам. И как осуществлять общение в случае развода? Пусть живет в отдельном крыле дворца, а дети станут прибегать к ней в гости? Абсурд.

Никуда Арену не деться от Виктории, как ни крути. И общество осудит — а в данный момент это недопустимо, — и жену затравят, и дети будут несчастны. Нет, невозможно.

Ничего, Виктория уже начала вести себя нормально, скандалов не закатывает, а это терпимо.

В конце концов, он и раньше жил с нелюбимой женщиной. Все просто останется по-прежнему. Так, как и было. На своих местах.

Сразу после завтрака жену и детей перенесли на море, а Арен отправился на первое из совещаний — с Арчибальдом, который, как ему доложили, вернулся с севера вчера поздно вечером.

Брат, отдохнувший и выспавшийся, выглядел бодро и радостно. Рассказал о ходе операции по уничтожению демонов более подробно, сообщил, что потерь не было, и когда Арен отпустил секретаря протоколов совещаний, спросил:

— Что здесь было? Я от Анны уже кое-что слышал, но мало. София действительно превратилась в абсолютный щит?

— Действительно. А Эн помогла вернуть ее.

— В этом я как раз не сомневался, — вздохнул Арчибальд и улыбнулся — то ли с грустью, то ли с гордостью. — Она молодец. Но я не представляю, как это получилось. Расскажешь?

— Нет.

— Так я и думал. Аньян она останется или?..

— Останется.

Брат задумчиво смотрел на Арена, и император даже без эмпатии понимал, о чем он думает.

Арчибальд должен был почувствовать влюбленность Софии, и теперь наверняка гадал, что связывает их с Ареном. Дожидаться, пока брат что-нибудь спросит или скажет по этому поводу, император не стал — сам сменил тему.

— У меня будет к тебе просьба, Арчи. Не слишком приятная, но необходимая.

— Да? — Он моментально подобрался, как перед прыжком.

— Следи за Вольфом. Ненавязчиво, разумеется, но обращай внимание на все, что он говорит или делает. И будь осторожен — не сообщай Анне ничего лишнего.

У Арчибальда вытянулось лицо.

— Он?..

— Я не знаю, — усмехнулся Арен. — Но такая вероятность есть.

— Защитник… Надеюсь, ты ошибаешься. Для Анны это было бы большим ударом.

— Я тоже надеюсь. Тем более, что доказательств нет. Меня смущает только одно, мы обсуждали это недавно с Гектором. Ты знаешь, как Вольф относится к закону о передаче титулов?